Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Экономические и социальные реконструкции в археологии 16
1.1. Обзор отечественной историографии 19
1.2. Обзор англоязычной историографии 26
1.3. Экономика и социальные отношения в историографии бронзового века Южного Урала 30
Глава 2. Хронология и периодизация археологических памятников Южного Урала 51
2.1. Хронология 51
2.1.1. Относительная хронология 52
2.1.1.1. Диахроный анализ 52
2.1.1.2. Анализ синхронии 68
2.1.2. Абсолютная хронология 70
2.1.2.1. Радиокарбонное датирование 70
2.1.2.2. Датирование по аналогиям 91
2.2. Периодизация 98
Глава 3. Характеристика материальной культуры 108
3.1. Начало эпохи бронзы 109
3.2. Абашевско-синташтинский период 115
3.2.1. Абашевская культура 115
3.2.2. Памятники синташтинского типа 122
3.2.3. Предандроновские культуры бронзового века лесного Зауралья 133
3.2.4. Петровская культура 137
3.3. Срубно-андроновский период 146
3.3.1. Срубная культурно-историческая общность 146
3.3.2. Алакульская культура 153
3.3.3. Федоровская культура 163
3.3.4. Черкаскульская культура 171
3.4. Заключительный период бронзового века 180
3.4.1. Памятники степного Зауралья 182
3.4.2. Межовская культура 188
3.4.3. Бархатовская культура 194
Глава 4. Социально-экономические структуры и процессы в эпоху бронзы
4.1. Экономика Южного Урала в бронзовом веке 201
4.1.1. Начало эпохи бронзы 204
4.1.2. Абашевско-синташтинский период 208
4.1.3. Срубно-андроновский период 219
4.1.4. Заключительный период бронзового века 225
4.2. Основные социальные структуры 228
4.2.1. Начало эпохи бронзы 230
4.2.2. Абашевско-синташтинский период 232
4.2.3. Срубно-андроновский период 237
4.2.4. Заключительный период бронзового века 244
4.3. Социально-экономический тренд в эпоху бронзы на Южном Урале 246
4.3.1. Динамика изменения основных отраслей экономики 246
4.3.2. Динамика изменения социальных структур 252
Глава 5. Отражение идеологии социума в погребальной обрядности
5.1. Начало эпохи бронзы 265
з 5.2. Абашевско-синташтинский период 270
5.3. Срубно-андроновский период 281
5.4. Заключительный период бронзового века. 293
Заключение 296
Список литературы 306
Список сокращений 392
Приложения
- Обзор англоязычной историографии
- Радиокарбонное датирование
- Срубная культурно-историческая общность
- Срубно-андроновский период
Введение к работе
Актуальность специального исследования социальных и экономических структур и процессов определяется их значимостью для решения ключевых вопросов реконструкции истории бесписьменных народов. К числу таковых относится население Южного Урала периода бронзового века. Эпоха бронзы является для Северной Евразии в целом и для региона в частности одним из важнейших этапов социальной макроэволюции, поскольку произошедшие изменения коснулись не отдельных обществ, а крупных регионов. Они определили основные формы экономической активности и черты социальной структуры минимум на два тысячелетия.
Бронзовый век Южного Урала является едва ли не самым хорошо изученным в южноуральской археологии. Во многом это обусловлено массовым характером разнообразных памятников данного времени. Кроме того, на этот хронологический отрезок приходится процесс утверждения производящего хозяйства, изменившего экономическую основу существования социума. Производство металла наряду с иными факторами способствовало формированию крупных культурно-исторических общностей в сочетании с ростом специализации индивидов или целых групп. В результате на больших временных промежутках возникают и поддерживаются в относительной стабильности дальние связи. Наконец, эпоха бронзы на Урале – время резкого увеличения социальной сложности обществ.
Несмотря на длительную историю накопления и осмысления археологических материалов бронзового века, целый ряд проблем остается дискуссионным. Основное внимание специалистов, как правило, сосредоточено на культурно-хронологических аспектах, хотя в последние годы появились работы, посвященные анализу форм социальной сложности и экономическим основам функционирования конкретных обществ. Стимулом к изменениям являются открытия последних десятилетий, в свете которых стала очевидна недостаточность традиционных объяснительных моделей.
С другой стороны, ориентация на монографическое изучение археологических культур или отдельных территорий существенно ограничила исследовательские возможности. Для эпохи бронзы такое положение принципиально противоречит реальности: регион развивался в тесной взаимосвязи отдельных частей. Ситуация сильно осложнялась участием населения Урала в обширной системе внешних отношений. Общепризнанными свидетельствами последней является длительное и стабильное функционирование глобальных культурно-исторических общностей равно и металлургических провинций, границы которых не совпадают.
Научная новизна заключается в рассмотрении основных тенденций развития экономики и социальных структур населения Южного Урала в целом на протяжении всего бронзового века. Это позволяет изучить динамику глобального процесса внедрения производящего хозяйства; выявить составляющие формирующейся системы, объединившей разнокультурные компоненты; установить факторы, определяющие интеграцию и дезинтеграцию этой системы. Опыты исследований этого рода в отечественной науке пока крайне немногочисленны.
Цель и задачи исследования. Целью настоящей работы является установление закономерностей функционирования региона как единой системы в период бронзового века, выделение основных фаз культурогенеза, реконструкция тенденций социально-экономического развития населения Южного Урала. В рамках заявленной цели необходимо решить несколько основных задач, вне которых построения общего плана теряют должную основательность.
Задачами исследования выступают:
-
Выработка теоретических основ работы на базе существующих концепций поздней первобытности и становления комплексных обществ, оценка эвристической ценности теоретических моделей социальной антропологии по данному вопросу, а также познавательных возможностей различных типов археологических источников.
-
Построение системы периодизации эпохи бронзы Южного Урала и ее согласование с другими региональными шкалами.
-
Проведение анализа поселенческих и погребальных памятников; сопоставление полученных результатов.
-
Выявление динамик культурных, экономических и социальных процессов на протяжении бронзового века; установление системы и характера взаимосвязей населения разных частей региона, а также межрегиональных связей.
-
Реконструкция комплекса идей, определявших облик погребальных объектов.
Объектом исследования выступает совокупность обществ бронзового века Южного Урала, представленная в виде археологических памятников.
Предмет исследования – культурные, экономические и социальные структуры этих социумов в исторической динамике.
Методологической основой исследования является признание возможности установить закономерности развития общества в результате комплексного междисциплинарного анализа археологических материалов. Социум рассматривается как система, обладающая свойствами целостности, структурной взаимосвязанности, интегрированности и энергетической устойчивости. Он существует в сумме внешних условий и отношений, однако основная часть связей обращена внутрь. Надсоциумные связи играют важную, а иногда определяющую роль в формировании облика социальной системы. Автор исходит из признания многомерности социальной эволюции, что предполагает отказ от прямого перенесения так называемых «универсальных» моделей на изучаемые материалы. Сопоставимость результатов анализа обеспечивается использованием понятия «социальная сложность (комплексность)», под которой понимается степень (уровень) функциональной дифференциации различных подсистем социума, обеспечивающих его оптимальную адаптацию к внешней среде. Степень социальной сложности (но не ее форма) детерминирована особенностями вмещающего ландшафта и достигнутым уровнем технологического развития. Их изменения (наряду с демографическим ростом и некоторыми иными факторами) являются движущими силами социальной эволюции. Рассмотрение крупных экономических и социальных процессов предполагает использование моделирования и генерализации, поскольку речь идет о сумме разнообразных экзо- и эндогенных факторов. В конечном итоге, этот вариант исследования ориентирован на установление повторяемости, через которую должны проявляться крупные закономерности исторического процесса. В работе широко использованы данные естественных наук: физики, геологии, почвоведения, палинологии, палеозоологии, антропологии.
Территориальные рамки охватывают степную, лесостепную и частично горно-таежную зоны Южного Урала. Южный Урал имеет довольно сложную структуру в геологическом, почвенном, климатическом и прочих аспектах. Горная система состоит из множества хребтов, разделенных глубокими межгорными котловинами. В геологическом отношении Урал разделяется на ряд зон, сложенных различными по составу и возрасту горными породами. Южный Урал с точки зрения рельефа делится на Уфимское плоскогорье; собственно Уральские горы (Уральский кряж); Зауральский пенеплен. К востоку Зауральская равнина переходит в широкую Западно-Сибирскую низменность. Рассматриваемый регион – место сосредоточения разнообразных запасов минерального сырья. Основным богатством недр являются комплексные руды, месторождения которых располагаются в основном на восточном склоне. Характер оруднения существенно различается в пределах территории, что позволяет говорить о существовании трех основных горно-металлургических центров: Среднеуральского, Восточно-Уральского и Предуральского (Каргалинского). Наиболее изученными на сегодня являются Каргалинский и Восточно-Уральский, где достоверно представлены следы выработок бронзового века. Кроме того, Южный Урал характеризуется огромным разнообразием драгоценных и поделочных камней.
Климат региона характеризуется большим разнообразием. Несмотря на небольшую высоту, Предуралье относится к зоне умеренно континентального климата; а Зауралье – к типично континентальной, западносибирской. Легкость проникновения арктических воздушных масс с севера и прогретого воздуха с юга оказывает отчетливое действие в Зауралье, где гораздо выше изменчивость погодных условий. Кроме широтных климатических изменений, для горной зоны Урала характерны и вертикальные. Сильно разнятся высота снежного покрова и его продолжительность, что особенно важно для животноводства, базирующегося на круглогодичном содержании скота на подножном корму.
В административном плане исследуемая территория совпадает с республикой Башкортостан, Курганской, Оренбургской, Челябинской областями Российской Федерации, а также Актюбинской, Кустанайской и Западно-Казахстанской областями республики Казахстан.
Хронологически рамки работы охватывают весь бронзовый век Южного Урала, т.е. III – начало I тыс. до н.э. (калиброванная радиокарбонная шкала). Широта хронологических рамок продиктована целью работы, поскольку динамика процессов может быть прослежена только на большом временном промежутке. В конечном итоге данное утверждение базируется на тезисе о статистическом характере проявления крупных исторических закономерностей, частным случаем которых является становление производящего хозяйства и изменение социальной комплексности. Источниковая база в ее современном виде характеризуется отсутствием надежной внутренней хронологии большинства археологических культур региона, что делает неизбежным изучение экономики и социальной организации обществ, опираясь на материалы культур в целом. Таким образом, конкретные археологические культуры выступают как этапы длительного процесса.
Источниковую базу исследования представляют разнотипные археологические памятники бронзового века, часть которых исследовалась при участии автора. Совокупность материалов проанализирована с точки зрения извлечения информации об экономике и социальной организации конкретных обществ. Для поселений это реконструкция хозяйственной деятельности, демографических параметров коллективов, системы расселения и др. В качестве базовых использованы памятники, изученные широкими площадями, снабженные результатами работы палеозоологов, палинологов и других специалистов. При рассмотрении погребальных памятников изучались степень социальной стратификации, структура смертности, половозрастные характеристики и т.п. Приоритет отдан некрополям, обеспеченным данными антропологии, радиоуглеродного датирования и др.
Практическая значимость определяется возможностью использования результатов при подготовке учебных пособий и обобщающих работ. Часть выводов нашла отражение в учебных курсах «Археология», «История Урала», спецкурса «Методика и методология археологических исследований» в Южно-Уральском государственном университете (г.Челябинск). Основные идеи положены в основу тематико-экспозиционного плана раздела «Бронзовый век», реализованного в экспозиции Челябинского областного краеведческого музея. Кроме того, некоторые положения опубликованы в энциклопедиях «Челябинск» и «Челябинская область», а также в первом томе «Истории башкирского народа».
Апробация. Результаты исследования обсуждались в ходе международных, всероссийских и региональных совещаний, семинаров и конференций в городах Барнауле, Екатеринбурге, Кемерове, Москве, Омске, Самаре, Санкт-Петербурге, Суздале, Томске, Уфе, Чебоксарах, Челябинске, Питтсбурге (США), Задаре (Хорватия), Рива дель Гарда (Италия). Основные положения работы опубликованы в трех авторских монографиях и восьми авторских разделах в коллективных монографиях, а также в 87 статьях, материалах и тезисах конференций на русском, английском и немецком языках, 16 из них – в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, текстовых и иллюстративного приложений. Объем: основной текст – 394 с.; текстовые приложения – 5; таблицы – 23; иллюстративное приложение – 131 ед.; список литературы – 834 позиции. Общий объем работы – 580 с.
Обзор англоязычной историографии
Интерес к таким исследованиям возник в отечественной науке достаточно рано, в 1920—1930-е гг., в период своего рода «бури и натиска». Это время уже неоднократно становилось предметом специального изучения [Генинг, 1982; Лебедев, 1992; Клейн, 1993; Мерперт, 1995; Формозов, 1995; Корякова, 2002; Епимахов, 2004в и др.], поэтому ограничимся констатацией основных событий. Именно тогда происходит утверждение марксистской парадигмы в археологии, которая безоговорочно включается в число общественных наук (прежде всего истории), определяются приоритеты, формируется система подготовки кадров и пр. De facto сферой интересов основной массы специалистов оказалась история первобытного (доклассового) общества. Это вовсе не исключало исследования иных периодов (например, государств Северного Причерноморья или Древней Руси), однако именно первобытность, где археологические источники играют первостепенную, а часто исключительную, роль, стала ведущей темой большинства исследований.
Именно в это время складывается мультидисциплинарный подход, ориентированный на максимально полный круг привлекаемых дисциплин, а также на изучение комплексов памятников. Фактически формируется подход, позднее получивший в западной науке определение «антропологическая археология» [Добровольская, 2003]. Хотя потенции подхода не были реализованы в полной мере, следует отметить, что работы во многом носили пилотный характер и подобный тип исследования утвердился в западной (в первую очередь в «новой») археологии только в 60-е гг. XX в. Впрочем, такая направленность отечественной археологии рассматриваемого периода обусловлена смещением акцента на изучение истории материальной культуры во всех аспектах (что нашло свое отражение и в наименовании головного учреждения - Российская (позднее — Государственная) академия истории материальной культуры, впоследствии — Институт истории материальной культу- ры). Таким образом, формируется то, что гораздо позже получит наименование социальной (социологическая) археологии [Массон, 1976; Генинг, 1989].
Включение археологии в число исторических наук имело еще одно последствие - археологические материалы стали широко использоваться для этногенетических построений. Осознание сложности соотнесения археологических данных и этнической культуры придет «извне», из сферы этнологии (частью зарубежной, частью отечественной) только в 1970-80-е гг. [Арутюнов, 1989, с. 41-50]. Есть еще одна особенность развития российской археологии, требующая упоминания, во многом актуальная и сейчас. Перед учеными стояла проблема заполнения многочисленных территориальных «белых пятен» и хронологических лакун [Клейн, 1993]. Это предопределило крайнюю неравномерность развития науки. С одной стороны, требовался огромный объем полевых работ, в результате которых вводились в оборот абсолютно новые материалы, что само по себе обеспечивало и новизну заключений. С другой, от археологов уже в 1930-е гг. ожидали «исторических» (по сути палеосоциологических) выводов, подтверждающих марксистскую схему. Таким образом, социологические построения оказались в некотором отрыве от археологических фактов, последние зачастую использовались лишь как иллюстрация общих заключений.
Подводя итог, можно сказать, что возможности исторического материализма как основного инструмента познания прошлого были использованы не в полной мере, а поверхностное («декларативное») применение основных постулатов вполне закономерно привело к отказу значительной части исследователей от решения реальных реконструктивных проблем социальной жизни. Действительно, в условиях, когда тривиальные выводы предопределены парадигмой, трудно ожидать серьезных работ в этой сфере. В 1930-е гг. кроме всего прочего начал сказываться жесткий идеологически диктат [Формозов, 2004; 2005; Щавелев, 2006], хотя археология в этом плане выгля- дит менее одиозно, чем значительная часть исторических исследований рассматриваемого периода.
Следующий важнейший период развития археологической методологии начинается в 1960-е гг. [Бобров, 2003, с. 3—4; Васютин, Крадин, Тишкин, 2005, с. 11 и др.]. Если на предшествующем этапе теоретические изыскания были как минимум отчасти «навязаны извне», то на новом действовала целая группа весьма разнообразных причин. Развитие «новостроечной» археологии сделало эту профессию относительно массовой, позволило накопить огромные по объему археологические коллекции, сформировало региональные исследовательские центры. Объем и качество материалов потребовали внедрения новых методов полевых и камеральных работ. Среди наиболее значимых достижений этого периода — постепенное внедрение формализованных методов и математического аппарата [Каменецкий, Маршак, Шер, 1975 и др.]. Этот процесс стал действительно массовым только с появлением персональных компьютеров, но стремление к строгости научной процедуры было заложено в этом варианте исследования с самого начала;
С другой стороны, вырисовывается еще одна существенная проблема - увеличение объема полученных в поле фактов во многих случаях не породило принципиально новых оригинальных выводов. Постепенно приходило осознание сложного характера отражения «живого» социума в археологических памятниках. Все это стало стимулом для серии работ по ключевым понятиям «археологическая культура», «тип», процедура археологического исследования и др. [Шер, 1976; Клейн, 1979; 1991; Захарук, 1989; Арешьян, 1991 и др.]. Острота проблем теоретического осмысления археологических фактов побудила к созданию специальных подразделений в структуре академических институтов; отдел теории и методики (ИА РАН) и сектор археологической теории и информатики (ИАиЭ СО РАН). На данном этапе выкристаллизовались несовместимые расхождения в понимании объекта и предмета археологии как науки [Генинг, 1983; Генинг, Генинг, 1992; Клейн, 1977 и др.], а также различия в представлении о содержании ключевого понятия «археологическая культура», которое частью археологов рассматривалась как «рабочее», «инструментальное» (способ первичной группировки материала), другая настаивала на историческом (этническом) содержании. Крайняя позиция предполагала даже полный отказ от этого термина [Квирквелия, 1988]. В части палеосоциологических исследований особое место принадлежит работам В.М. Масона [1976 и др.], которые определяли стратегию многих конкретных исследований и формулировали принципы реконструкций.
Таким образом, советская археология уже к концу 1970-х гг. не представляла собой методологически не была монолитна, что позволило Л.С. Клейну выделить ряд направлений [1993, с. 39-52]: археологическая история (культурно-исторический подход); археологическая этногенетика; археологическая социология; дескриптивная археология; археотехнология; археологическая экология. Свой подход автор определил как «эшелонированную ар- хеологию». В этом перечне не учтены также работы семиотического направления [Антонова, Раевский, 1984; 1991; Раевский, 1985 и др.]. Конечно, эти подходы часто сочетаются даже в пределах одного исследования, что не отменяет самого факта существенной дифференциации науки. Немаловажным обстоятельством, способствующим сегодняшнему методологическому затишью, стало то, что абсолютное большинство археологов в повседневной исследовательской деятельности не обращаются к теоретическим проблемам и не формулируют четко собственные теоретические подходы1.
Радиокарбонное датирование
Длительная история применения метода пока не привела к его всеобщему признанию среди специалистов. Объективные причины связаны, прежде всего, с внутренними проблемами этого типа датирования - неопределенность периода полураспада изотопа углерода, многократные корректировки калибровочной кривой, возможные местные аномалии [см., например, 2Ытт, 1991] и др. С другой стороны, отечественные ученые со скепсисом приняли датировки, дающие значительный разброс значений даже для заведомо одновременных комплексов. С нашей точки зрения, такое отношение к радиокарбонной хронологии является болезнью роста этого, несомненно, важного направления.
«Вина» за неадекватность результатов, видимо, должна возлагаться не столько на специалистов соответствующего профиля, сколько на несовершенство аппаратуры (западные лаборатории ныне перешли на ускоритель- ные технологии) и качество предоставляемых археологами образцов. Действительно, совсем непросто соблюсти условия «чистоты» и аутентичности образца, если речь идет о значительном объеме органических материалов [Орлова, 1995]. AMS метод снял этот вопрос с повестки дня, резко расширив круг датируемых объектов. Однако российские специалисты оказались вынуждены выбирать между своими финансовыми возможностями и точностью результатов. Стоит заметить также, что практика получения единичных дат с разных памятников также сформировала устойчивый негативный стереотип [Черных, Черных, 2005]. Между тем, такая работа, если не бессмысленна вовсе, то мало содержательна — она должна вестись серийно, по возможности с перекрестной проверкой в разных лабораториях и разными методами, в частности стратиграфии, обзор которой дан выше.
Обращаясь к уральскому бронзовому веку, приходится констатировать ущербность имеющейся базы данных радиокарбонного датирования. Наиболее серьезными ее недостатками являются следующие. Мизерное число дат для столь обширного региона. Крайне неравномерное распределение датировок по периодам и территориям (табл. 1). Редкость серийного датирования одного памятника. Получение значительной части материалов в период становления методики и на несовершенной аппаратуре [Аванесова, 1991, с. 94]. Низкий уровень публикации даже имеющихся значений (отсутствие индексов лабораторий и указания на конкретные комплексы, игнорирование калибровки18, суммарное представление серий и пр.). В распоряжении специалистов сегодня нет единого каталога, фактически отсутствует единый стандарт публикации, хотя последний давно уже вошел в соответствующие учебные пособия [Renfrew, Bahn, 2000, р. 139]. В последнее десятилетие, впрочем, наметился определенный прогресс в данной области, связанный с усовершенствованием методик датирования и привлечением зарубежных специалистов. Далее используются только даты, калиброванные автором с ис- пользование программы OxCal ЗЛО. Исключения из данного правила оговариваются в каждом случае. Исходные данные помещены в табличных и графических приложениях. В качестве источников использованы опубликованные даты в следующих изданиях [Телегин и др., 1981; Потемкина, 1985; Аванесова, 1991; Кузьмина Е., 1994; Обыденнов, Шорин, 1995; Матвеев и др., 1991; Матвеев, 1998; Матвеева и др., 2003; Моргунова и др., 2003; Моргунова и др., 2005; Моргунова, 2006; Черных Е.Н. и др., 2000; Черных, Исто, 2002; Черных, Орловская, 2004; Antony, Vinogradov, 1995; Епимахов и др., 2005; Юнгер, Карпелан, 2005; Каргалы, 2002; Каргалы, 2004; Черных, Мартинес-Наваррете, 2005; Богданов, 2006, с. 222; Орлова, 1995; Шорин, 1999; Зах и др., 2005; Чаиркина, 2005; Anthony, 2007 ], а также некоторые неопубликованные ранее.
Рассмотрим имеющиеся материалы в том же порядке, что в предыдущем разделе. Население с энеолитическим обликом материальной культуры, по мнению некоторых авторов, могло сосуществовать с носителями ямных традиций-[Вохменцев; 2006]. Сводка радиокарбонных дат, приведенная А.Ф. Шориным [1999, с. 84-85] и дополненная В.А. Захом [Зах и др., 2005] , охватывает огромную территорию общности культур гребенчатого геометриз- ма, поэтому нами были использованы только наиболее географически близкие (23 анализа), включая территорию Нижнего Притоболья (табл. 2). Полученный суммированием вероятностей график иллюстрирует явную разно- родность значений в рамках 4600-2900 (4700-2200) гг. до н.э. (рис. 4). Поскольку к Южному Уралу относится меньшинство анализов, воздержимся от категоричных заключений, однако маловероятно, что в ближайшем будущем- удастся надежно аргументировать или опровергнуть хотя бы частичную синхронизацию энеолитических и синташтинских памятников [Зданович Г., Зданович Д., 1995 и др.]. Можно лишь констатировать, что даты Ботая (Оксфордской лаборатория) укладываются в IV — первую половину III тыс. до н.э. [Levine, Kislenko., 1997, р. 297-301], что существенно уже приведенных выше значений.
Наиболее ранние даты собственно эпохи бронзы относятся к ямной общности и происходят из II одиночного Шумаевского кургана (п. 2), I (к. 3, п. 6) и II Шумаевских могильника (к. 6, п. 6), а также из могильников Першин (к. 1, п. 4), Мустаево V (к. 1, п. 1; к. 9, п. 2), Нижнепавловка V (к. 2, п. 3), Курманаево III (к. 3, п. 1) [Кузнецов, 2000; Черных и др., 2002; Моргунова и др., 2003; 2005; Богданов, 2006; Моргунова, 2006]. Мы оставляем без подробного обсуждения серию дат, полученных при изучении древнего карьера на территории Каргалинского месторождения [Черных, Исто, 2002; Черных, Мартинес-Наваррете, 2005], хотя она в целом соответствует времени существования ямных памятников. Причина отказа — отсутствие культурно диагностируемых материалов.
Несмотря на некоторые разногласия, связанные с использованием в качестве датирующего материала гумуса, большинство дат укладывается в первую половину III тыс. до н.э. (2900-2460 гг. до н.э.) (табл. 3). Только использование калибровки с вероятностью 95.4% расширяет верхнюю границу до начала последней четверти III тыс. до н.э. (3400—2300 гг. до н.э.) (рис. 5). Сопоставляя эти результаты с полтавкинскими (2950-2350 гг. до н.э. [Чер- ных, Орловская, 2004, с. 18]) , можно констатировать их чрезвычайную близость . Следует, правда, оговориться, что в продатированной серии нет комплексов, относимых по обрядовым признакам к наиболее ранней фазе ямной КИО; да и обе серии явно недостаточны для статистической обработки и конкретных выводов . Судя по сопредельной территории Поволжья, нижняя граница ямной общности несколько глубже очерченной и относится к концу IV - началу III тыс. до н.о. [Черных, Орловская, 2004, с. 93].
Не менее интересно сопоставить хронологию приуральской части ямной общности с катакомбными датами. Несмотря на неоднократно фиксируемое по всей совокупности восточно-европейских дат значительное наложение рамок ямной и катакомбной общности [Черных и др., 2000; 2002, с. 5] , можно отметить, что даты последней (2600-1950 гг. до н.э.) несколько моложе приуральских ямных [Черных, Орловская, 2004а, с. 25]. К тому же наиболее поздние серии происходят из периферийной зоны катакомбной общности [Трифонов, 2001а, с. 75] . Вполне вероятно, что отмеченная особенность - результат отсутствия» датировок по позднекатакомбной группе Приуралья, которая (как показано выше) стратиграфически и обрядово выделяется достаточно отчетливо:
Срубная культурно-историческая общность
Длительная история применения метода пока не привела к его всеобщему признанию среди специалистов. Объективные причины связаны, прежде всего, с внутренними проблемами этого типа датирования - неопределенность периода полураспада изотопа углерода, многократные корректировки калибровочной кривой, возможные местные аномалии [см., например, 2Ытт, 1991] и др. С другой стороны, отечественные ученые со скепсисом приняли датировки, дающие значительный разброс значений даже для заведомо одновременных комплексов. С нашей точки зрения, такое отношение к радиокарбонной хронологии является болезнью роста этого, несомненно, важного направления.
«Вина» за неадекватность результатов, видимо, должна возлагаться не столько на специалистов соответствующего профиля, сколько на несовершенство аппаратуры (западные лаборатории ныне перешли на ускоритель- ные технологии) и качество предоставляемых археологами образцов. Действительно, совсем непросто соблюсти условия «чистоты» и аутентичности образца, если речь идет о значительном объеме органических материалов [Орлова, 1995]. AMS метод снял этот вопрос с повестки дня, резко расширив круг датируемых объектов. Однако российские специалисты оказались вынуждены выбирать между своими финансовыми возможностями и точностью результатов. Стоит заметить также, что практика получения единичных дат с разных памятников также сформировала устойчивый негативный стереотип [Черных, Черных, 2005]. Между тем, такая работа, если не бессмысленна вовсе, то мало содержательна — она должна вестись серийно, по возможности с перекрестной проверкой в разных лабораториях и разными методами, в частности стратиграфии, обзор которой дан выше.
Обращаясь к уральскому бронзовому веку, приходится констатировать ущербность имеющейся базы данных радиокарбонного датирования. Наиболее серьезными ее недостатками являются следующие. Мизерное число дат для столь обширного региона. Крайне неравномерное распределение датировок по периодам и территориям (табл. 1). Редкость серийного датирования одного памятника. Получение значительной части материалов в период становления методики и на несовершенной аппаратуре [Аванесова, 1991, с. 94]. Низкий уровень публикации даже имеющихся значений (отсутствие индексов лабораторий и указания на конкретные комплексы, игнорирование калибровки18, суммарное представление серий и пр.). В распоряжении специалистов сегодня нет единого каталога, фактически отсутствует единый стандарт публикации, хотя последний давно уже вошел в соответствующие учебные пособия [Renfrew, Bahn, 2000, р. 139]. В последнее десятилетие, впрочем, наметился определенный прогресс в данной области, связанный с усовершенствованием методик датирования и привлечением зарубежных специалистов. Далее используются только даты, калиброванные автором с ис- пользование программы OxCal ЗЛО. Исключения из данного правила оговариваются в каждом случае. Исходные данные помещены в табличных и графических приложениях. В качестве источников использованы опубликованные даты в следующих изданиях [Телегин и др., 1981; Потемкина, 1985; Аванесова, 1991; Кузьмина Е., 1994; Обыденнов, Шорин, 1995; Матвеев и др., 1991; Матвеев, 1998; Матвеева и др., 2003; Моргунова и др., 2003; Моргунова и др., 2005; Моргунова, 2006; Черных Е.Н. и др., 2000; Черных, Исто, 2002; Черных, Орловская, 2004; Antony, Vinogradov, 1995; Епимахов и др., 2005; Юнгер, Карпелан, 2005; Каргалы, 2002; Каргалы, 2004; Черных, Мартинес-Наваррете, 2005; Богданов, 2006, с. 222; Орлова, 1995; Шорин, 1999; Зах и др., 2005; Чаиркина, 2005; Anthony, 2007 ], а также некоторые неопубликованные ранее.
Рассмотрим имеющиеся материалы в том же порядке, что в предыдущем разделе. Население с энеолитическим обликом материальной культуры, по мнению некоторых авторов, могло сосуществовать с носителями ямных традиций-[Вохменцев; 2006]. Сводка радиокарбонных дат, приведенная А.Ф. Шориным [1999, с. 84-85] и дополненная В.А. Захом [Зах и др., 2005] , охватывает огромную территорию общности культур гребенчатого геометриз- ма, поэтому нами были использованы только наиболее географически близкие (23 анализа), включая территорию Нижнего Притоболья (табл. 2). Полученный суммированием вероятностей график иллюстрирует явную разно- родность значений в рамках 4600-2900 (4700-2200) гг. до н.э. (рис. 4). Поскольку к Южному Уралу относится меньшинство анализов, воздержимся от категоричных заключений, однако маловероятно, что в ближайшем будущем- удастся надежно аргументировать или опровергнуть хотя бы частичную синхронизацию энеолитических и синташтинских памятников [Зданович Г., Зданович Д., 1995 и др.]. Можно лишь констатировать, что даты Ботая (Оксфордской лаборатория) укладываются в IV — первую половину III тыс. до н.э. [Levine, Kislenko., 1997, р. 297-301], что существенно уже приведенных выше значений.
Наиболее ранние даты собственно эпохи бронзы относятся к ямной общности и происходят из II одиночного Шумаевского кургана (п. 2), I (к. 3, п. 6) и II Шумаевских могильника (к. 6, п. 6), а также из могильников Першин (к. 1, п. 4), Мустаево V (к. 1, п. 1; к. 9, п. 2), Нижнепавловка V (к. 2, п. 3), Курманаево III (к. 3, п. 1) [Кузнецов, 2000; Черных и др., 2002; Моргунова и др., 2003; 2005; Богданов, 2006; Моргунова, 2006]. Мы оставляем без подробного обсуждения серию дат, полученных при изучении древнего карьера на территории Каргалинского месторождения [Черных, Исто, 2002; Черных, Мартинес-Наваррете, 2005], хотя она в целом соответствует времени существования ямных памятников. Причина отказа — отсутствие культурно диагностируемых материалов.
Несмотря на некоторые разногласия, связанные с использованием в качестве датирующего материала гумуса, большинство дат укладывается в первую половину III тыс. до н.э. (2900-2460 гг. до н.э.) (табл. 3). Только использование калибровки с вероятностью 95.4% расширяет верхнюю границу до начала последней четверти III тыс. до н.э. (3400—2300 гг. до н.э.) (рис. 5). Сопоставляя эти результаты с полтавкинскими (2950-2350 гг. до н.э. [Чер- ных, Орловская, 2004, с. 18]) , можно констатировать их чрезвычайную близость . Следует, правда, оговориться, что в продатированной серии нет комплексов, относимых по обрядовым признакам к наиболее ранней фазе ямной КИО; да и обе серии явно недостаточны для статистической обработки и конкретных выводов . Судя по сопредельной территории Поволжья, нижняя граница ямной общности несколько глубже очерченной и относится к концу IV - началу III тыс. до н.о. [Черных, Орловская, 2004, с. 93].
Не менее интересно сопоставить хронологию приуральской части ямной общности с катакомбными датами. Несмотря на неоднократно фиксируемое по всей совокупности восточно-европейских дат значительное наложение рамок ямной и катакомбной общности [Черных и др., 2000; 2002, с. 5] , можно отметить, что даты последней (2600-1950 гг. до н.э.) несколько моложе приуральских ямных [Черных, Орловская, 2004а, с. 25]. К тому же наиболее поздние серии происходят из периферийной зоны катакомбной общности [Трифонов, 2001а, с. 75] . Вполне вероятно, что отмеченная особенность - результат отсутствия» датировок по позднекатакомбной группе Приуралья, которая (как показано выше) стратиграфически и обрядово выделяется достаточно отчетливо:
Срубно-андроновский период
После утверждения производящих форм хозяйства на протяжении исследуемого периода система жизнеобеспечения, хотя и эволюционировала, не претерпела кардинальных изменений, сохраняя животноводческую основу и ряд сопровождающих домашних производств. Вариации касаются доли присваивающих форм хозяйства, а также степени специализации домашних отраслей. Наиболее отчетливая трансформация связана со сферой металлургии и металлообработки, которые для некоторых временных отрезков играли важную и даже культурообразующую роль [Виноградов, 2007].
На этом фоне имели место заметные и разнонаправленные изменения уровня социальной сложности. Они проявились в масштабных археологических объектах, протяженных культурных связях, соответствующей атрибутике ритуальной деятельности и некоторых других чертах. Такое положение обязывает к поиску причин выявленной динамики и выдвижению объяснений.
Экономический обзор отдельных периодов, представленный выше (раздел 4.1), позволяет рассмотреть процесс изменений для уральского бронзового века в целом. Естественно, для Предуралья и Зауралья картина не будет монолитной, как, впрочем, для северной и южной частей территории. Тем не менее, стоит представить основные направления изменения экономи- ки на протяжении двух тысячелетий, которые были в значительной степени определяющими для региона в дальнейшем.
Наиболее длительным стал период первоначального утверждения производящего хозяйства в качестве основной отрасли экономики. Независимо от того признается или отрицается наличие одомашненных животных у эне- олитического населения, ясно, что их роль не была решающей. Это выглядит парадоксально на фоне установленного присутствия населения с комплексным животноводством на территории Восточной Европы [Anthony, 2006, р. 45- 6), в частности Поволжья [Агапов и др., 1990, с. 89 и др.]. Потребовались многовековые контакты и, видимо, приток нового населения из Восточной Европы, чтобы местное население Южного Приуралья приняло новый тип хозяйства. Мобильное животноводство с относительно небольшим радиусом перекочевок обеспечило успешное функционирование ямных коллективов, прочно освоивших ландшафт, в том числе и идеологически, путем маркирования его крупными погребальными комплексами [Parker Pearson, 2002, р. 136-137].
Почему же не произошло «триумфального шествия»? С одной стороны, налицо технологический приоритет в сфере, связанной с металлопроизвод- ством (и, возможно, с некоторыми другими отраслями), с другой, металл, как уже отмечалось, не был непосредственно включен в систему жизнеобеспечения, а имел скорее символическую ритуальную ценность. Кроме того, преимущества нового типа хозяйства могли быть не очевидны в сравнении с отработанной веками стратегией эксплуатации территории [Шорин, 2005, с. 90-91]. Не исключено, что носители ямных стереотипов оказались не в состоянии «навязать» новые стереотипы зауральскому населению, не имея демографического преимущества. В свете изложенных выше косвенных данных отрицать роль присваивающих отраслей в системе жизнеобеспечения носителей ямных традиций также не следует. Возвращаясь к шкале климатических колебаний, следует отметить, что среди вероятных причин почти полного отсутствия ямных следов в Зауралье может быть и большая степень аридизации в сравнении с Предуральем [Иванов, Луковская, 1997]. Если учесть, что речная сеть Уральского и Тобольского бассейна в этой части представлена в основном малыми- реками, то это могло существенно ограничить возможности пойменного животноводства. Вместе с тем, предгорные районы и кромка лесостепи, где ухудшение условий сказывалось меньше, были очень прочно освоены энеолитиче- ским населением. Именно здесь выявлены наиболее насыщенные материалами памятники, располагаются жизненно важные ресурсы — высококачественное каменное сырье. Специфика ямного животноводства была такова, что наличие обширных участков леса также могло быть препятствием к успешному его ведению. Таким образом, возможности расширения зоны производящего хозяйства оказались лимитированы несколькими факторами. Во- первых, оптимальная экологическая ниша была ограничена с севера и востока. Наглядной иллюстрацией этого может служить пространственное распределение ямных памятников (рис. 40), тяготеющих в Зауралье к бассейну р. Урал (т.е. к восточным предгорьям и пенеплену) и к кромке лесостепной зоны. Во-вторых, не были исчерпаны ресурсы присваивающих отраслей, а в условиях традиционного общества приоритет отдавался стабильности, а не поискам улучшений и новаций.
Обладание металлом не давало решающего преимущества еще и потому, что наиболее крупное и относительно доступное для добычи (Каргалин- ское месторождение) располагалось в Предуралье. Сопоставимые по масштабам источники медных руд тяготеют к предгорьям (включая горнолесные ландшафты). Вступать в конфликт с местным населением в условиях непривычного ландшафта (а, следовательно, и серьезных затруднений в ведении животноводческого хозяйства) носители ямных традиций, вероятно, оказались не в состоянии. Так сложилась внешне парадоксальная ситуация соседства и сосуществования раннебронзового и неолитического населения. Трудно судить о характере контактов, но, скорее всего, они имели место. В противном случае невозможно объяснить некоторые находки в составе энео- литических памятников и распространение скорченных, ярусных и прочих погребений в этой среде [Мосин, 1996; Потемкина, Дегтярева, 2007]. Этот список может быть пополнен и немногочисленными свидетельствами знакомства с одомашненным скотом [Матюшин, 1982, с. 277 и далее] .
На сегодня невозможно говорить о доживании ямного населения до рубежа Ш-П тыс. до н.э. даже на территории степного Предуралья (раздел 2.1.2). Если в этой зоне материалы конца НГтыс. до н.э. еще могут быть вычленены [Ткачев, 2006], то в степном Зауралье можно упомянуть разве что погребение 7 кургана 11 Большекараганского могильника [Боталов и др., 1996, с. 71]. Еще менее четкая ситуация в лесной и лесостепной зонах, где так называемые «раннебронзовые» культуры не имеют надежной хронологии. Тем не менее,, здесь, судя по всему, не происходит решительных изменений: в системе жизнеобеспечения. Подлинно поворотным моментом ДЛЯ всего Южного Урала становится рубеж Ш-П тыс. до н.э., т.е. абашевско- синташтинское время.
