Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Феномен коммуникации
1.1 Коммуникативное поле .12
1.2 Интерсубъективность
1.3 Нормальная и нарушенная коммуникация 21
Глава 2. Неуспешная коммуникация. Концепция синдрома Аспергера и аутистического спектра
2.1 Аутистический спектр
2.2 Характеристика синдрома Аспергера
2.2.1 Особенности возрастной психодиагностики синдрома Аспергера .33
2.2.2 Истоки представлений об аутистическом спектре 40
2.2.3 Аутистический спектр как социальная проблема и «особая форма сознания» 44
2.3 Гипотезы первичного коммуникативного дефекта в аутистическом спектре и синдроме Аспергера
2.3.1 Психоаналитические модели
2.3.2.1 Объектные отношения и их трансформации
2.3.2.2 Специфика идентификации
2.3.2.3 Роль аффекта 57
2.3.1 Нейропсихологические и когнитивные модели
2.3.1.1 Дефицит исполнительных функций .62
2.3.1.2 Слабая централизация психической деятельности .63
2.3.1.3 Внутренняя модель сознания другого 64
Глава 3. Экспериментальное исследование коммуникативных паттернов
3.1 Методология .69
3.2 Обработка результатов .72
3.3 Обсуждение результатов .80
Заключение 97
Выводы 97
Литература .100
- Интерсубъективность
- Особенности возрастной психодиагностики синдрома Аспергера
- Объектные отношения и их трансформации
- Обсуждение результатов
Введение к работе
Актуальность
Работа посвящена успешным и неуспешным коммуникативным паттернам в психологии.
Феномен коммуникации, в силу своей значимости и центральной
позиции в целом ряде дисциплин, является одним из пограничных феноменов,
ставящих существенные вопросы, касающиеся языка, культуры, субъектности и
личности. Этот феномен является базовым в целом ряде психологических и
смежных дисциплин: психолингвистике, когнитивной семантике, социальной
психологии, психологии развития, однако его терминологическое наполнение
серьёзно варьируется, а психологичность этого феномена часто уходит на
второй план, либо из -за формальной, технической стороны его анализа, либо
теряется за общими формулировками и необходимостью охватить в одной
концепции многомерный социокультурный, исторический и
психолингвистический пласт.
В то время как значительная часть работ (Эко 2002, Bara 2010, Stacks и Salven 2009, Gross 2006) фокусируют в той или иной мере внимание на коммуникации как символическом обмене, продукт этого обмена остаётся для психологического знания в высокой степени противоречивым и концептуально варьируется в зависимости от исследовательской задачи. Это связано с трудностями дифференциации формально-технических и содержательных критериев коммуникации в её межличностном аспекте при необходимой строгой формализации.
Одной из сторон данной работы является изучение истории, смысла и структуры этих противоречий. Для современной психологии коммуникации особенно важно исследование в рамках культурно -исторической, а не биологической парадигмы, где содержанием является передача не столько
сообщения в его информационной целокупности, сколько абриса определённой «картины мира» (Хайдеггер 1993) или «смысла» (Леонтьев 2003), транслируемого посредством всего множества различных коммуникативных паттернов внутри субъект-субъектной коммуникации.
Субъект-субъектность межличностной коммуникации подчёркивает её двойственную природу. С одной сторон ы, в такого рода коммуникации проективная и экспрессивная деятельность субъекта проходит в рамках языковых и культурных конвенций, прочерчивающих её русло , формирует виртуальный образ слушателя/читателя, отвечая критерию, согласно которому субъект коммуникации неизменно «получает своё сообщение в инвертированной форме» (Lacan, 1966). С другой - «говорящий субъект потенциально вкладывает в процесс осмысления весь свой опыт, все имеющиеся у него знания, ассоциативные способности, эмоциональные реакции. Осмыслить некоторое сообщение, свое собственное или чужое, — значит вложить в него (с той или иной степенью интенсивности) свой духовный мир» (Гаспаров). Именно это служит опорой в психологическом анализе феномена межличностной коммуникации
Особо нами исследуется понятие интерсубъективности, внутри которой задаётся спектр всех возможных коммуникативных паттернов, отвечающих границам коммуникации в данной культуре. Проекция, интерсубъективность и конвенции кода обрамляют «треугольник» коммуникации в психологии, который включает не только любую возможную коммуникацию субъекта здесь-и-сейчас, но и диалогическую коммуникацию, которая связана с отношениями автора и читателя (Эко 2007).
Внутри паттернов коммуникации, характерных для носителя определённой культуры, существует представление об успешной и неуспешной, «нормальной» и «анормальной» коммуникации. Сами паттерны успешной коммуникации могут быть выделены различным образом, однако на
той границе, где проходит размежевание и оппозиция с неуспешным, может быть отрефлексировано представление о паттерне коммуникации как таковом. Именно это делает исследование неуспешного и «анормального» столь важным для понимания «коммуникативной обыденности».
В связи с возможностью такого размежевания, можно особо выделить
распространившуюся начиная с восьмидесятых годов ХХ века в психологии
концепцию синдрома Аспергера (Wing) – феномен коммуникативной
неуспешности при сохранных личностных и интеллектуальных диспозициях.
Благодаря этому, коммуникативные паттерны этого синдрома являются важной
точкой отсчёта для возможного разграничения успешности и нормативности в
коммуникации. В отечественной психологии (Никольская 2000, Богдашина
1999), как и в западной (Asperger 1991, Wing 1981, Attwood 2003, Mottron 2003,
Attwood 2008), синдром Аспергера изучается, преимущественно, с позиций
клинической психологии и с предиспозицией, согласно которой
коммуникативная неуспешность в синдроме Аспергера является одной из клинических констант. Интерес в рамках психологии личности и психолингвистики к изучению нормативных паттернов личностной коммуникации, отталкиваясь от обратного, может быть концептуально оправдан, так как эта вопрос о границе между успешным и неуспешным коммуникативным паттерном представляет исследовательский и практический интерес для наук о человеке и для рефлексии его позиции во взаимодействии с другим.
В связи с этим, вопрос о границе между успешными и неуспешными
коммуникативными паттернами является актуальным. Как и каким образом
происходит трансляция картины мира в рамках более и м енее успешных
коммуникативных паттернов? Относятся ли успешные коммуникативные
паттерны к более высокому социальному уровню испытуемого? Каким образом
успешность коммуникативного паттерна проявлена в трансляции
синтаксических, семантических и динамических параметров текста? Отражают ли официальные диагностические категории, выделяющие неуспешную коммуникацию (на примере синдрома Аспергера) качественные критерии неуспешной коммуникации? Вышеназванные вопросы, освещаемые в данной диссертации, отражают возраст ающий интерес к этой теме научной и практической психологической мысли.
Объект исследования: коммуникативные паттерны в неоднородной группе испытуемых раннего и позднего юношества.
Предмет исследования: коммуникация как способ трансляции картины мира.
Цель исследования: изучить таксономию неуспешных
коммуникативных паттернов в их связи с успешными.
Гипотезы исследования:
-
Тип вербализации переживаний у людей, не обнаруживающих склонности к аутистическому типу коммуникации и у людей, обнаруживающих такую склонность, имеют качественные сходства
-
Тип вербализации переживаний у людей, не обнаруживающих склонности к аутистическому типу коммуникации и у людей, обнаруживающих такую склонность, имеют существенные различия
Задачи исследования:
Анализ развития понятия коммуникация и основных подходов к
данному понятию в психологии и психолингвистике
Раскрытие содержания представлений об успешной и неуспешной
коммуникации в связи с концепцией синдрома Аспергера и
аутистического спектра Экспериментальное исследование паттернов коммуникации в
неоднородной группе раннего и позднего юношества Установление закономерностей успешной и неуспешной
коммуникации и их типологическое упорядочение
Научная новизна исследования
Разработан новый способ оценки особенностей коммуникативных паттернов, сочетающий в себе количественные и качественные компоненты.
Применён способ количественного анализа проективного текстового материала по 4 группам и 16 подгруппам критериев.
Получены новые данные относительно психологических особенностей успешных и неуспешных коммуникативных паттернов у испытуемых, принадлежащих к неоднородной группе раннего и позднего юношества. Получены детальные характеристики разномодальных коммуникативных паттернов данной группы. Отмечено их психологическое значение и ценность для теоретического и прикладного психологического знания.
Теоретическое значение исследования
В теоретическом плане данное исследование формирует целостный взгляд на таксономию коммуникативных паттернов и на их связь с картиной мира субъекта. Проделана работа по установлению связи между концепцией синдрома Аспергера и аутистического спектра и концепцией коммуникации, что обогащает и вносит вклад в формирование теоретически значимой системы
представлений об этом многоуровневом феномене. Разработанный в диссертации подход может быть основой перспективных психологических исследований успешных и неуспешных коммуникативных паттернов.
Практическое значение исследования
Выявленные закономерности создают новые возможности для таких практических областей как психология межличностных отношений, психология коммуникации, психологический тренинг и психотерапия. Также предложенная методика может быть использована в прикладных исследованиях различных аспектов коммуникативных паттернов субъекта. Полученные в процессе исследования результаты и выявленные закономерности могут применяться в процессе подготовки и повышения квалификации психологов-практиков.
Методологические основания исследования: культурно-историческая концепция психологии Л.С. Выготского, концепция развития науки как объективного процесса (Ярошевский), идея революционного пути развития науки (Кун), сравнительно-исторический анализ теорий (Ждан), подход к коммуникации в психологии и смежных дисциплинах (Выготский, Лич, Шенон, Бенвенист, Мерло-Понти, Хараш, Verhagen, Падучева), концепция проективных методов (Вунд, Kerner, Юнг, Кеттел, Рапапорт, Zubin, Новикова-Грунд, Янышин).
Методы:
Для количественного исследования коммуникативных паттернов нами использовался тест Ритво (RAADS-R), позволяющий оценить степень социального отчуждения испытуемого.
В качестве метода исследования коммуникативных паттернов, сочетающего количественный и качественный аспекты, использовался адаптированный под задачи исследования метод проективных текстовых методик (ТМ) Новиковой-Грунд с обработкой по 4 группам критериев: семантическим, глубинно-синтаксическим, временным и сюжетным.
Математическим методом, оценивающим достоверность интерпретаций неколичественных результатов, был выбран микростатистический метод оценки случайных совпадений (Новикова-Грунд, 2011).
Положения, выносимые на защиту
-
Вербализация неуспешных коммуникативных паттернов, характерных для текстов людей с выраженными аутистическими чертами, возможна и в нормальных текстах.
-
Вариативность коммуникативных паттернов проявляется, прежде всего, в вариативности четырёх уровней критериев: сюжетных, глубинно-синтаксических, семантических и временных.
-
Степень и характер искажения ряда общих коммуникативных паттернов варьируется в зависимости от ур овня присутствия аутистических черт.
-
Успешный коммуникативный паттерн характеризуется наличием как минимум в одном тексте пересечений Я -высказывания, конкретных фигур, маркеров внутренних переживаний, активности или атрибуции, выраженных через агенс (т.е. фигур, на глубинно-синтаксическом уровне описанных как действующих по собственной воле), и времени, отличающегося, от абсолютного.
-
В неуспешных коммуникативных паттернах возможна модификация любого элемента коммуникации: трансформация
репрезентации автора, подмена автора, редукция и размытость фигур текста, утрата адресата, модификация типа сообщения. 6. Неуспешность коммуникации возникает за счёт неосознаваемого для автора непреднамеренно воспроизводимого характера этих модификаций и благодаря их ключевой п озиции в тексте, как формирующих звеньев авторского высказывания.
Достоверность
Достоверность полученных результатов обеспечивается опорой на верифицированные положения отечественной и зарубежной науки, использованием методов и методик, адекватных целям и задачам исследования, тщательностью анализа полученных материалов, применением адекватных методов статистической обработки данных.
Апробация работы
Основные положения работы обсуждались на клинической секции медико-психологического центра Сен-Клу (Париж, 2011-2012 год ), на клинической секции медико-психологического центра lan Retrouv (Париж, 2012-2014 год ) и на заседаниях кафедры проектирующей психологии Института Психологии им. Л .С. Выготского ГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» (Москва, 2014 год). Различные аспекты диссертационного исследования отражены в печатных работах автора.
Структура и объём диссертации:
Работа состоит из введения, трёх глав, заключения, выводов, списка литературы и приложений. Основной текст диссертации изложен на 125 страницах текста . В тексте содержится 16 таблиц. Список литературы включает 211 наименований, из них 178 на иностранных языках.
Интерсубъективность
В пионерских трудах Л.С. Выготского был сделан важнейший шаг на пути концептуализации двухстороннего взаимодействия мышления и коммуникативного речевого акта, в котором внутренняя речь занимает промежуточное положение. Мысль, согласно Л.С. Выготскому, «не воплощается в слове, а совершается в слове», и является «сокращённым действием». Без этой фундаментальной интуиции было бы невозможно анализировать коммуникативный акт как таковой.
Элементарная коммуникация между несколькими субъектами предполагает наличие и взаимодействие адресанта (говорящего) с его намерением сообщить / показать и адресата (слушателя) с намерением услышать увидеть. Таким образом, согласно Левинсону, «коммуникация – это многосоставный вид намерения, которое реализуется за счёт узнавания» (Levinson, 1983).
Д. Бьюдженаль выделяет семь уровней присутствия партнеров в коммуникации (Bugental, 1987. Цит. по Леонтьев Д.А. 2003, с. 403). Первый уровень — уровень формальных атрибутов, определяющих участника взаимодействия, связанных с ролевой оболочкой. Второй уровень - поддержание контакта, то есть, ритуализированные формулы общения. Третий уровень - беседа без большой личностной вовлечённости. Четвертый уровень - критические события, нарушение привычного порядка вещей, изменения, происходящие в мыслях, чувствах, словах или действиях.
Пятый уровень — интимность, эмоциональная вовлеченность участников и их дистанцирование от других людей. Общение на этом уровне меньше включает обмен информацией и больше — обмен чувствами.
Последние два уровня – индивидуальное и коллективное бессознательное.
С точки зрения языка, формирование коммуникативного паттерна субъекта должно осуществляться «на основе лексического запаса, общего для него и для его адресата» (Якобсон, 2010). Следовательно, для того, чтобы коммуникативный акт состоялся, адресант необходимо прогнозирует некоторые скрытые знания, потенции, умения адресата. Чем успешнее происходит создание «образа слушающего», тем содержательнее и успешней оказывается коммуникативный акт. Как создается адресантом образ адресата? В первую очередь на основе проекции и интерсубъективности.
Проекции дополняются содержаниями социального плана и частично или полностью несознаваемым анализом поведенческой составляющей. Таким образом, для акта коммуникации, на котором строится межличностное взаимодействие, необходимо наличие сложной и многомерной регламентации, находящейся как в области лингвистики (синтагматические и парадигматические единицы языка, общий словарь субъектов коммуникации и т.д.), так и в области социальных конвенций и атттитюдов (Олпорт), включающих комбинацию эмоционального, когнитивного и поведенческого компонентов.
В качестве «вещественных предпосылок коммуникации» (Падучева Е.В., с. 193) выступают: По целеполаганию коммуникацию можно разделить на риторическую, имеющую целью побуждение к действию (Austin, 1976), и коммуникацию отношений (Stacks, Salwen, 2009). За счёт неисчислимого множества коммуникативных особенностей конкретной личности и огромного количества коммуникативных паттернов, формируемых, в том числе, за счёт поддержки, либо отторжения, тех или иных конвенций, не может, кроме как в теории, существовать идеальной межличностной коммуникации. Одновременно с этим, согласно П. Вацлавику, человек «не может не коммуницировать» (школа Пало-Альто). Существует лишь коммуникация, достигающая, либо не достигающая своей цели, в случае разового акта коммуникации, и коммуникативные паттерны личности в изменяющейся действительности, успешно или неуспешно позволяющие проявить её субъектность.
В качестве социально-психологических предпосылок коммуникации О. Гулевич выделяет возраст, характеристики адресанта и адресата, их пол, статус, культурную принадлежность, когнитивную ригидность, эмоциональное состояние и ожидания (Гулевич, 2007), а в качестве технических характеристик самой коммуникации - скрипт (представление о нормальной структуре), стиль (форма сообщений) коммуникации и коммуникативные барьеры. Именно об области «психологических барьеров» пойдёт в дальнейшем речь в нашей работе.
Особенности возрастной психодиагностики синдрома Аспергера
Проблема классификации аутизма и выделения этого феномена была тесно связана с развитием детской психологии и психиатрии, которая является одним из завоеваний научной мысли ХIХ века. Одна из первых опубликованных работ, полностью ей посвященных, - работа Г. Эмингауза «Психопатологии детского возраста» (1887). Наряду с этим детству восвящены труды Польмье, Брие де Босмона, М. Манхеймера. Несмотря на существование этих ранних работ, по словам исследователя П. Бершери, в XIX веке ещё не существует ни детской психологии, ни специального языка описания детской клиники (Bercherie P. С. 113).
Санте ди Санктис в начале ХХ века предполагает, что в XIX веке «все детские психические отклонения сводились к наименьшему общему знаменателю задержки или остановки развития. Из-за этого было общепринято представление о том, что идиотия является единственным типическим отклонением детского возраста. Более того, для дифференциации, утверждено, что «идиотия не является истинным душевным расстройством» (Sanctis de S., 1924; цит. по Maleval J.-C., 2009). В рамках нозологии Эскироля, идиотия – это врожденное или приобретеное в очень раннем возрасте заболевание. Для Эскироля проблема отклонений, это, по формулировке М. Фуко, проблема «разбухания инстинкта» (Foucault M., 1999), и идиот, согласно этой концепции, «нем потому что ему нечего сказать».
Согласно Гризингеру, «Я» ребёнка «ещё не сформировалось настолько устойчиво, чтобы было возможно говорить о прочном и радикальном его искажении; следовательно, … задержка психического развития, поражает интеллектуальные способности разного рода» (цит. по Bercherie P. 1983). Сегуин и Моро де Тур также утверждают, что не существует достоверно наблюдаемых отклонений у детей младше 10 лет (Maleval J.-C., там же). В то же время, именно Сегуин и Вуазен разрабатывают первый опросник раннего детского развития для более эффективной диагностики.
С середины XIX века в Великобритании, Северной Европе, а потом и в США начинают различать обучаемых и необучаемых. Это связано с доминированием т.н. концепции наследственной дегенерации, противопоставленной идее прогрессивного развития (Hochmann J., 2009). Второе дыхание идея дегенерации получает вслед за распространением дарвинизма. Так, в данной модели П. Лукас выделяет в психической жизни два фундаментальных закона: наследственности и инновации. Х. Джексон и В. Маньян, вслед за Дарвином, рассматривают дегенерацию в контексте теории эволюции, и приходят к двум различным формам социального дарвинизма в психиатрии.
В начале ХХ века в Риме на V Международном психологическом конгрессе проходит обсуждение разграничения раннего слабоумия Санкте ди Санктиса и идиотии. Оно рассматривается в качестве психоза, имеющего много общего с ранним слабоумием, исследуемым Э. Крепелином. «Раннее слабоумие развивается позже, после периода, без малого, нормального функционирования, но нередко связывается с врожденной психической слабостью. Оно характеризуется тяжелыми поведенческими отклонениями, гипоаффективностью, волевой беспомощностью, галлюцинациями (чаще всего, зрительными), возбуждением, импульсивностью, кататоническими феноменами, резидуальным снижением психической активности» (цит. по Maleval J.-C., 2009). В 1924 Санкте де Санктис называет свое раннее слабоумие «препубертатной шизофренией», но в основном в работах Хомбургера (1926), Брилла (1926), Сокарева (1932) и Поттера (1933) оправдывается установление связи с блейлеровской идеей детской психопатологии (Bercherie P., 2005). В 1937 году появляется совместная работа Бредли, Лутса, Десперта и Бендера, придающая этим исследованиям клинико-эволютивный ракурс (Bender L., Bradley C. и др.).
Несмотря на отсутствие единой классификации, случаи детей, проявляющих признаки, которые наши современники могли бы классифицировать как аутистические, существуют задолго до начала полномасштабной психологической науки о ребёнке. Так, Ж.М.Г. Итар в 1828 году описывает случай «мальчика-дикаря из Авейрона», с отсутствующим взглядом, парадоксальныем неразличением фигуры и фона, главным чувством которого является обоняние, а вместо речи присутствуют лишь отдельные выкрики (Hochmann J. Там же, с. 50). Будучи убеждённым в том, что развитие понятий и представлений следует за развитием сенсорных ощущений, Итар проводит длительную работу по «окультуриванию» этого ребёнка с помощью комплекса специальных упражнений, направленных на расширение его чувственного опыта.
Также, Итар создаёт для взаимопонимания с ним особую коммуникативную систему. Он учитывает особенность восприятия «дикаря из Авейрона», из-за которой изображения и слова репрезентируют для него один объект, а не класс объектов. Идея Итара о том, что именно функция, а не внешние характеристики, становится основой для построения понятийного аппарата, побуждает его придавать большое значение т.н. «активному», действенному обучению, делая его одним из пионеров этого направления, крайне важного для психологии ХХ века.
Известно описание Э. Сегуином одного из случаев Э. Эскироля, который не умел читать, но безошибочно запоминал даты, был одержим порядком и не выносил асимметрии. Также, Сегуин особо выделяет субъектов, особенно восприимчивых к музыке, но испытывающих тревогу при звуке человеческого голоса. Основой терапии этих пациентов он считал не столько успокаивающую их музыкотерапию, сколько работу по обучению распознаванию базовых эмоциональной экспрессии, физическому развитию и расширению понятийного аппарата. В отличие от Итара, Сегуин не считает, что сенсорная сфера формирует понятийную, и, скорее, как и Лейбниц делал вывод, что «в разуме нет ничего, что не присутствовало бы в чувствах, кроме самого разума». Следовательно, для Сегуина принудительное моральное воспитание и создание у пациента мотивации к моральному воспитанию является основой терапии психических расстройств (Hochmann J. Там же, с. 86).
Объектные отношения и их трансформации
Канадский исследователь Л. Мотрон, занимающимся проблемами высокофункионального аутизма, использовал метафору «иного сознания» (Mottron L. Там же, с. 182) по отношению к аутистическому способу воспринимать и мыслить окружающий мир. Согласно его идее, было бы более продуктивно рассматривать аутизм не как дефицит или инвалидизацию, поскольку, в отличие от «нормоцентрической» позиции, «целью специалистов в психологической поддержке является не достижение полного равенства между аутистами и не-аутистами, а открытие им доступа к тому, что составляет человеческую культуру, в широком смысле слова» (Mottron L., там же, с.149).
В Великобритании длительное время одарённых аутистов называли «учёными идиотами» из-за причудливого сочетания гениальности и наивности, которую они демонстрировали. Х. Аспергер отмечал среди своих пациентов-аутистов особые таланты и особый тип мышления, который, по его мнению, являлся необходимым для творческой работы. Такого рода «осколки умений», отмечаемые также и Л. Каннером, основывались, во многом, на великолепной памяти этих детей, и проявлялись, в первую очередь, в способностях к таким дисциплинам как математика, механика, рисование, музыка, литература и т.д. Эти способности могут, в значительной степени, упростить дальнейшее обретение профессии этими людьми, и некоторые из аутистов Х. Аспергера успешно социализировались.
Многие «одарённые» аутисты стали впоследствии авторами автобиографий, которые составляют бесценное подспорье для исследователей «высокофункциональной» части аутистического спектра. «Написанные, в большей степени, для самого процесса написания, чем для того чтоб быть прочитанными, … зачастую, главной их целью является описание внутреннего ландшафта, логики и механизмов, которые участвуют в его формировании, и «пограничных инцидентов», произошедших между двумя мирами» (Mottron L. там же, с.181). Согласно концепции Л. Мотрона, процесс письма является важнейшим путём социализации и адаптации аутистов Аспергера: «Как социализация глухих происходит с помощью жеста, так социализация аутистов – через письмо» (Mottron L. там же).
У Х. Аспергера, данный синдром являлся «обострением естественной потребности человека к уходу внутрь себя и к потере контакта с чувственной сферой, как своей собственной, так и других людей, во время больших трудностей. Для иллюстрации этого используется как одиночество подростка, так и самоизоляцию поэта или художника» (Hochmann J., там же, с. 264). Среди успешно социализированных аутистов Аспергера можно выделить немало известных фамилий. Это знаменитые авторы автобиографий, «изнутри» раскрывшие для широкой публики проблему аутизма: Донна Уильямс, Темпл Гранден, Шон Баррон, Биргер Селлин, Дэниэл Теммет, Тито Мукхопаду, Генилла Герланд, учёные Джим Синклер и Барбара Джоунс, пианист Гленн Гульд и композитор А. Улетт и многие другие. Отдельные исследователи причисляют к аутистам Аспергера Билла Гейтса, Блеза Паскаля и Альберта Эйнштейна (Frayssinet M., там же).
С другой стороны, социальная «волна» интереса к проблемам аутистического спектра, таит в себе особого рода сложности. Так историк психологии Ж. Хокман, в своей монографии, посвящённой развитию понятия и актуальным проблемам аутизма, выделяет проблему гипердиагностики аутизма как социокультурную проблему современного Западного общества. Согласно его точке зрения, вопрос об аутизме, синдроме Аспергера и их положение в современной культуре выявляет глобальные проблемы современной психиатрии на службе сегрегированному обществу. В этом обществе «стигматизированы все, кто нарушает сложившуюся благопристойность, и в нём психодиагностика становится залогом социальной идентичности, и поэтому часто запрашивается со стороны семьи». Из-за этого происходит «постоянное увеличение количества выявленных аутистов, которое создало условия для превращения «редкой болезни» (менее одного случая на 2000 человек) в фундаментальную проблему медицины и общества (10 случаев на 1000 человек, согласно недавним американским исследованиям). Одновременно, множество кинофильмов, романов и т.п. делают героями аутистов, или людей, которые таковыми считаются. Выпускаются биографии, авторы которых находят признаки аутизма в детстве известных людей. … Постоянно пресса нарекает аутистом руководителя предприятия, нечувствительного к проблемам подчинённых или политика, не реагирующего на обращения избирателей (Hochmann J. Там же, с. 28). Сегодняшнее расширение аутистического спектра … даёт возможность с лёгкостью найти среди родственников или близких предполагаемого аутиста какого-нибудь человека со странностями в поведении. Абсолютная произвольность нахождения такого рода странностей, когда речь идёт о «диагностике» синдрома Аспергера, отправляет нас в те времена, когда было достаточно иметь дядюшку, уличённого в мотовстве или распутстве, чтобы попасть в категорию «наследственных дегенератов» (Hochmann J., там же, с. 470). … За несколько лет вопрос об аутизме стал общественным феноменом. Будучи яблоком раздора между специалистами, этот гипертрофированный процесс показывает то, что раздирает сегодня всю науку о человеке, и в более общем смысле, разворачивающийся диспут иллюстрирует кризис репрезентации и её произвольность в нашей культуре».
Обсуждение результатов
В русле психоанализа первая работа с детским аутизмом проводилась в начале ХХ века в Великобритании М. Кляйн. Однако, еще З. Фрейд выделял, в качестве одного из наиболее значимых симптомов шизофрении, «дезинвестицию» вещи в бессознательном и «гиперинвестицию» словесной репрезентации, которая становится попыткой излечения и восстановления утерянных объектных связей. М.-К. Лазник отмечает, что Каннер, по сути, говорит похожем провале репрезентации в контексте аутизма (Laznik M.-C. 2007).
Фрейд пишет во «Введении в нарциссизм», что «у человека есть два изначальных «объекта» – он сам и женщина, заботящаяся о нём» (Freud S. 1973). В тот момент, когда психика начинает формироваться, как компромисс между телесной и знаковой материей, для ребёнка открываются «диадические», а затем – и «триангулярные» отношения, в которых будут происходить важнейшие кризисы, которые повлияют на структурирование его индивидуальности.
Начиная с работ М. Кляйн, описавшей первый психоанализ ребёнка-аутиста, в англо-саксонской школе подчёркивается ключевая роль первичных «диадических» отношений с матерью и особой роли первичных фаз развития по Кляйн. В его русле существует целый ряд концепций, отмечающих особую «аутистическую позицию ребёнка», сосуществующую с «шизопараноидной» и «депрессивной» позициями развития, описанными ей.
Т. Огден предлагает отдельно рассматривать «аутистически-смежную» позицию, позицию, свидетельствующую о субъектной катастрофе, «оставляющей ребёнка в заточении своих сенсорных ощущений ». Робсон (1979), Сандер (1983) и Стерн (1983) рассматривают гипотезу существования «квази-аутистической» стадии развития. Согласно идее Гротстайна (1983), существует «двухполосная» модель развития, где ребёнок одновременно находится в сепарированном и несепарированном состоянии; Фордхем также говорит о провале сепарации и ранней «де-интеграции», аналогичной более позднему защитному механизму расщепления.
Как и в классической европейской психиатрии (Э. Крепелин, К. Ясперс, Л. Бендер, А. Эй), где психические нарушения являлись одним из способов разрешения невыносимой тревоги (Kestemberg E., 1958), в психоанализе, идущем c середины ХХ века в кильватере западной феноменологической традиции, разрушительная тревога также рассматривается в качестве одного из механизмов, определяющих ранний поворот в сторону психотической структуры, либо аутистического спектра.
В теории М. Кляйн, свобода перемещения от шизопараноидной позиции в сторону депрессивной оказывается затруднена вследствие работы первичной тревоги (Kestemberg E., там же). Если первичная тревога преодолима за счёт удовлетворительных диадных отношений с матерью, то взамен ей приходит невротическая тревога, рассматриваемая Фрейдом, как избыток вытеснения, либо, позднее, – как реакция на психическую травму, и ведущая субъекта в область психоневрозов, не имеющих отношения к аутистическому спектру.
В случае аутизма и некоторых психотических структур, субъект остаётся раздираемым несимволизируемой первичной тревогой, что создаёт основу для последующего «отказа» от выстраивания собственного «Я» и отношений с внешним миром. В психоанализе описываются различные формы первичной тревоги: это и «тревога разрушения», и «дезинкарнации» Д. Мельцера, «рассекающая тревога» Д. Винникотта, «тревога опустошения» У. Биона, тревога «расщепления и идентификационной спутанности» Х. Сирлза, тревога «вторжения» и «размывающая тревога» Э. Бик и Ф. Тастин, «онтологическая тревога» Резника и «фрагментационная тревога» Х. Кохута и т.д. (цит. по Maleval J.-C., 2005).
М. Род и Т. Клаубер (2004) разделяют аутистов Аспергера на тех, у кого есть доступ к «обсессивным» защитным механизмам и тех, кто из-за отсутствия этих защит использует псевдопсихотические защиты и в большей степени находится под угрозой первичной разрушительной тревоги (Rhode M. 2011). Так или иначе, у обеих групп присутствуют элементы описанных Ф. Тастин и Ж. Ааг тревоги разрушения образа тела, уничтожения и несуществования себя (Rey-Flaud H. там же). Согласно Ж.-К. Мальвалю, их жизнь, во многом, структурируется «процессом взятия под контроль этой тревоги» (Maleval J.-C. 2009).
Объектные отношения и их трансформации Д. Винникотт ввёл концепцию «переходной» области психики, обеспечивающей процесс сепарации и дающей начало символизации, фантазированию, искусству и религиозности (Winnicott D.W. 1969). Переходный объект «имеет статус языкового элемента, поддерживающего первую детскую идентичность» (Rey-Flaud H. Там же, с. 63-66), и он позволяет символизировать идею утраты. До того как стать Фрейдовским объектом бессознательного, устроенным археологически, он формируется как «представляющий самого ребёнка, или, скорее, как такой «объект», каким он является для матери. … Этот объект является причиной желания ребёнка, и становится матрицей повторения. От сепарационного объекта впоследствии происходит вторичное отделение» (Morel G. 2002).
Согласно идее Ф. Тастин, объект аутиста намного ближе к объекту-фетишу, блокирующему психическое развитие, чем к переходному объекту (Tustin F. 1994 С. 118). Впервые эту идею косвенно высказал сам Х. Аспергер (Asperger H. 1991. С. 81). Ф.Тастин считает, что, входя в сепарационный кризис, ребёнок, предрасположенный к аутизму, будет стремиться использовать часть собственного тела (например, язык или губу) в качестве заместителя переходного объекта. Такого рода объект защитит аутиста от тревоги, однако, он будет замедлять формирование психического пространства между предвосхищением и удовлетворением, и, как следствие, будет тормозить развитие фантазии и других психических процессов (Tustin F. Autistic objects Там же, с. 107). Этот объект существует для аутиста, в первую очередь, в качестве ощущения, «комплекса ощущений», защищающих уязвимую для окружающей реальности и неполноценную телесную репрезентацию.
Ф. Тастин отмечает, что для детей аутистического спектра особую роль играют т.н. «жёсткие объекты» (напр. машина Джоя у Б. Беттельхейма), так как «у этих детей возникает впечатление, что их жёсткость и непроницаемость, также как и особый способ манипуляции этими объектами, приведёт к тому, что они станут частью их тела» (Tustin F. 1992). Похожим образом, Э. Бик рассматривает идею, что в неинтегрированном состоянии первого года жизни чувственный объект переживается ребёнком как «вторая кожа», собирающая воедино разрозненные элементы его восприятия.
